Владимир Курбатов: «Чтобы стихотворение стало стихотворением, читатель должен включиться в эту игру, соучаствовать, сделать для себя открытие, прочитав произведение». Звучат произведения поэта в его исполнении. Видео
В. Н. Курбатов, поэт, журналист, член Союза писателей России (2003). Лауреат городского творческого конкурса им. Иоанна Златоуста (Златоуст; 1995), премии им. Д. Н. Мамина-Сибиряка (2017).
Родился 15 мая 1949 г. в Баку (Азербайджанская ССР), Окончил Челябинский политехнический институт по специальности инженер-металлург (1971). Работал на Златоустовском металлургическом заводе, корректором в Златоустовской городской типографии, редактором многотиражных городских и областных газет, инструктором горкома ВЛКСМ, заместителем директора технического училища; начальником БРИЗа на Торезском заводе наплавочных твердых сплавов (Донецкая область, Украина); пресс-секретарь генерального директора треста «Златоустметаллургстрой» (1993–2000).
В составе челябинской команды участвовал в межобластной спартакиаде журналистов, трижды становился чемпионом по мини-футболу.
Поэт, произведения Курбатова публиковались в городских и областных газетах и журналах, в журнале «Уральский следопыт», альманахах «Поэзия» (Москва), «Южный Урал» (Челябинск), коллективных сборниках. В творчестве Курбатов тяготеет к лирическим обобщениям, философским размышлениям о «болевых точках» человеческой жизни. За повесть «Баллада о моей гитаре» (в соавторстве с Ю. Г. Зыковым) в конкурсе Челябинского областного комитета ВЛКСМ и Челябинской областной организации Союза писателей на лучшее произведение для молодежи ему было присуждено 2-е место (1978).
В 1980-х гг. Курбатов занимался в поэтическом клубе «Светунец» при Челябинской писательской организации. В 1995 г. стал победителем творческого конкурса им. Иоанна Златоуста (Златоуст). В 2000–2003 гг. принимал участие в создании энциклопедий «Челябинск» и «Челябинская область», книги «Златоуст – город крылатого коня», посвященной 250-летию Златоуста. В 2004–2006 гг. – главный редактор Южно-Уральского книжного издательства. Его стихи опубликованы в 2-томном изддании «Область вдохновения», посвященном 70-летию Челябинской области (2004). С 2004 г. – член правления Челябинского отделения Союза писателей России. В качестве литературного обработчика и редактора подготовил к публикации ряд книг областных и зарубежных авторов: «Не заморские края: поэтическая антология» (2005), «Сатка и Бакал: люди, факты, жизнь» Е. П. Трофимова (2006), «Украденный век» (2007) и др.
Источник: ЧЕРНОЗЕМЦЕВ, В. А. Курбатов Владимир Николаевич. – Текст : непосредственный // Челябинская область : энциклопедия : в 7 т. / редкол.: К. Н. Бочкарев (гл. ред.) [и др.]. – Челябинск : Камен. пояс, 2008. – Т. 3. – С. 599.
Автобиография
Родился 15 мая 1949 г. в городе Баку Азербайджанской Советской Социалистической Республики в семье военнослужащего… Факт как факт, но почему-то с каких-то пор я стал задумываться: по каким таким причинам жизнь практически прошла, а я будто и не ощущаю себя ставшим, свершившимся. Так сказать, писатель, поэт…
Между тем самый первый факт моей биографии сыграл свою роль. До сих пор помню жесточайшую ностальгию, которая навалилась на меня в Златоусте – в первое мое уральское лето. Оно было не сравнимо с летом моей родины. Мне было десять, нет, уже одиннадцать лет. Детство еще не кончилось, но я его не узнавал. Ностальгия – это, наверное, первое чувство, испытанное мной осознанно. Детские годы, проходившие в военных городках, были временем какого-то дикого счастья, воспринятого таким образом уже в Златоусте, а там… там я жил, как зверек, не ведая никаких чувств – даже сыновьей любви к родителям. Я не знал друзей, не водился с младшими братом и сестрой. Улица была моей радостью и смыслом.
И даже когда пошел в школу, мало что изменилось. Просто появилось еще одно «надо». Надо ходить в школу, а потом – делать уроки. Правда, со второго класса начал возникать внешний смысл существования. Маугли начал превращаться в человека, хотя и все равно в мальчишку, ничего не понимающего в заботах и тревогах родителей. Они, как и брат с сестрой, сами по себе, я – сам по себе. Зато уж никогда ни на что не жаловался никому. Даже мама не знала, почему у меня в пятом классе с середины января каждый вечер невыносимо болела голова. В школу тогда ходил во вторую смену, так уже со второго или третьего урока я не слышал учителей, клал голову на руки и перетерпевал боль. Видно, учителя жалели, не вызывали к доске. Но и вопроса ни у кого не возникало, что со мной.
Впрочем, я и сам тогда не знал причины моего недомогания, это много позже понял, что удар затылком о лед (так состоялось мое первое настоящее знакомство с радостями уральской зимы) не прошел даром. Удар был – хорошо, что в живых остался. Часа два на морозе пролежал на скамейке, чтобы как-то в себя прийти.
Году, кажется, в 1964-м у нас дома появилась виниловая пластинка с песнями Робертино Лорети. Всем нравился его голос. Но вот что интересно: на уроки пения в моем классе приходили учителя… послушать меня. Да, у меня был чистый, ясный, красивый мальчишеский голос, но ни родители, ни учителя ничего не сделали, чтобы у меня появился шанс развить его. И мысли у меня не возникало, что будущее может быть музыкальным. Да разве же я задумывался о будущем? Во мне еще несколько лет очень много оставалось от маугли.
Мама была родом из Курганской области – со станции Петухово. Я мало знаю о ее жизни. Еще до войны сестры (мама была средней из трех) стали сиротами и отправились по стране за лучшей долей. Так они оказались в Закавказье – каждая со своей судьбой. Мама стала служить в артиллерийском зенитном полку и после войны вышла замуж за капитана этого полка. А папа был родом из тверской деревни, с Волги. Война не дала ему закончить пединститут и стать учителем. Так он и прослужил до 1961 г. Это из-за его службы мы оказались в Златоусте, но и для него лично, и для семьи этот факт не сыграл положительной роли, поскольку начались хрущевские сокращения армии, и моим отцом пожертвовали; он оказался не у дел, с небольшой пенсией, без гражданской специальности, с проблемой трудоустройства, которая привела его к первому инфаркту.
Поскольку уволенному в запас подполковнику была возможность выбрать любое местожительство, он и выбрал Калинин – поближе к его родителям и родне. Но положенную квартиру ему так и не дали, и почти что год мы прожили в его родной деревне, где в школу мне пришлось добираться то на велосипеде, то на лыжах. Эти пять с лишним километров я воспринял безропотно. В самое холодное время жил в интернате.
Помнится, там воспитательница решила к Новому году подготовить силами учащихся какой-то спектакль на моральную тему, и мне досталась роль городского хулигана. Я и это принял как должное, но когда оказалось, что по роли я должен был курить настоящую папиросу, я категорически заявил, что не буду делать этого, потому что курить не желал.
Спектакль так и не состоялся. Наверное, мой маугли эту человеческую привычку не воспринимал совсем.
А семья вернулась в Златоуст, и он уже был для меня родным городом.
Для отца наше возвращение стало серьезным ударом по самолюбию. Больше никто из нас не бывал на его родине; и ему не довелось даже побывать на похоронах родителей, и что-то мне подсказывает, что никого из его родни там не осталось – связи я потерял давно.
Мы волей случая вернулись в ту же квартиру, из которой уезжали, я пришел к тем же друзьям и в новую, открывающуюся школу, где пол-класса были моим старым классом. И вот теперь мой маугли начал становиться все более человечным. У меня появились друзья, я понемногу стал влюбляться, а с седьмого класса мне понравилось учиться. Не самоотверженно; скорее заразился тягой к знаниям от школьных друзей. Я много читал, причем самые разные книги, даже с явным воспитательным уклоном.
Как-то в свободное время нашел у отца два томика партийной литературы – один Ленина, а второй Сталина. С их портретами. Отца это очень взволновало, он выглядел испуганным. Но отбирать книги у меня он не стал, и я спокойно перерисовал оба портрета в альбом. Практиковал тогда подобное рисование. Шестидесятые были годы, далеко не хрущевские. Я не боялся в разговорах с друзьями упоминать Сталина, но, признаться, ни на гран не сомневался в его вине и легко побеждал в споре отца: как только я ссылался на какой-нибудь аргумент,
он тихо произносил что-то вроде:
– Ты многого не знаешь.
Мои мнения были ему неприятны – я это чувствовал. Многого ли я не знал? Да и то, что знал, было заблуждением. А ведь мне было уже лет пятнадцать! Теперь я понимаю: что-то мешало мне развиваться. Но тогда вокруг было много таких, как я. Послевоенное поколение, родители которого строили мирную жизнь, но она получалась не такой уж простой.
Отец имел незаконченное высшее образование, а у мамы было всего лишь четыре класса. До переезда в Златоуст она не работала, а потом – пришлось. Мы жили не зная роскоши – мало сказать. У нас не было ничего лишнего, главное – не было лишних денег. У нас не было никаких летних поездок, никаких претензий на одежду, долго не было телевизора. Спасали книги. И улица. И учеба, когда она стала меня интересовать: общение в школе со сверстниками и учителями делало мир теплее и понятнее.
В восьмом классе я впервые попытался написать стихотворение. Оно было о моей стране, сильно патриотическое, и помнится из него только одна строчка: «Потом нам понравилось всюду быть первыми!»
Я не отнесся к своему стихотворению как к достижению и даже не показал его никому; оно было как ступенька, на которую я шагнул и пошел дальше. Подумаешь, стихотворение! Если стихи вообще существуют, значит их кто-то же сочиняет! Значит, их вообще возможно сочинять. Вот так я считал тогда и не додумался, что они кому-то нужны. Очень не хватало чувств.
Из школьных предметов увлекали физика и химия. Затруднялся сделать выбор в пользу той или другой. Родители предполагали, что после восьмого класса я отправлюсь в ремесленное, но им на удивление в моем свидетельстве о восьмиклассном образовании не оказалось троек. Им посоветовали продолжить мою учебу. Как раз в школе открывались специализированные классы – с углубленным изучением математики, физики, химии… Я выбрал физику.
Два последних школьных года прошли в эйфории. Все пути были открыты во взрослый мир, и тут дал себя знать мой маугли. Я испугался. И понесло меня течение событий, которые происходят сами по себе. Так я стал инженером-металлургом. Но уже умел вздыхать о предмете своих чувств. Снова стал пробовать писать стихи, но, поскольку не решался предпринимать какие-либо действия, и к стихам отнесся очень равнодушно.
Однако стоит сказать, что поэзия как таковая заинтересовала меня в восьмом классе – после выступления в школе татарского лектора о Мусе Джалиле. Потом в районном библиотеке в руки попалась книжечка Леонида Мартынова, и я взял ее почитать! С тех самых пор от поэтических книг никогда не отказывался. И иногда доводилась и самому рифмовать – только в порядке опыта. Поэтическое творчество еще не влекло. При этом допускал возможность заняться сочинением фантастических рассказов. Но я входил во вкус к разнообразным интересам обыкновенной жизни, в том числе к девушкам. Просыпаться стала душа.
Только после двадцати пяти лет я узнал, что литературным творчество можно заниматься серьезно и даже не только для себя. Большой толчок дал переход на работу в журналистику. Вот как это произошло.
В 1971 г. я закончил обучение на металлургическом факультете ЧПИ и по собственному желанию распределился на Златоустовский металлургический завод. Несколько месяцев проработал диспетчером смены первого ЭСПЦ, некоторое время помощником сталевара, стал помощником мастера, да тут пришла повестка от военкомата. Меня весело проводили дома в армию, но через трое суток я вернулся, потому, как в Челябинске не нашлось на нас, ребят с высшим образованием, «покупателя» из Министерства обороны. У меня появилась возможность устроиться на работу куда угодно, и это было важно, потому что работа по сменам меня не удовлетворяла, я хотел трудиться только с утра, чтобы ничто не мешало мне болеть за хоккей и футбол и, главное, самому играть в футбол со знакомыми ребятами. А куда пойти работать, если я ничего не умею, – типа «эффективный менеджер». Родители вытерпели мои капризы. А пошел я по объявлению в газете трудиться в городскую типографию на должность корректора, с минимальной зарплатой. Был декабрь 1971 г., а к новому году уже уволился, потому что меня с большим трудом уговорили попробовать себя в роли журналиста многотиражной газеты «Заводской гудок». Его редактор, Николай Васильевич Верзаков, поинтересовался, мол, как я владею пером, любил ли писать сочинения в школе и как они мне удавались. Сочинения мне удавались, потому что я всегда писал на свободную тему, но становиться журналистом никогда не мечтал – это же не то, что быть писателем‑фантастом… Уговорили-таки! И пошло-поехало. На четыре с половиной месяца! Опять ведь призвали служить и на этот раз удачно: отправили подальше от дома, аж в самый центр Монголии. Как заряжающий 57-миллиметровой зенитки показал второе время в истории полка – там чем меньше, тем лучше; у меня получалось около семи секунд.
Как бывший журналист я выпустил стенную газету, а она стала победителем конкурса стенгазет дивизии. Ничем не наградили, а я и не ждал. Терпеливо отсчитывал дни возвращения домой. Один год, но два дня моего рождения отняла у меня армейская служба… Впрочем, еще один, позже, на переподготовке, когда я совершенно сказочно провел два весенних месяца в городе Оше, после чего стал капитаном запаса зенитной артиллерии.
…А вот зачем я так подробно описываю свою житейскую биографию? Ведь можно все описать датами и фактами. А еще можно цифрами, точками и тире: родился, умер.
Даты и факты никаких ответов не дают, а ведь должно быть объяснение тому, почему у человека так сложилась судьба, а не иначе, почему он стал художником или музыкантом, что подтолкнуло его в науку или изобретательство, как или чем объяснить, что стал поэтом или прозаиком.
Стать ученым – было у меня такое тайное желание. Химиком или физиком. И ведь надо было всего лишь шагнуть в правильном направлении.
Я уже далеко не молод, могу делать оценки и направо, и налево, но не собираюсь оценивать других, а вот свою судьбу взвесить можно. Поэтому продолжу…
После армейской службы я имел полное законное право вернуться на свое рабочее место. Но там уже трудился тоже хороший человек – Юра Зыков. Он удачно заменил меня, и я не стал проявлять принципиальность, тем более что Верзаков посоветовал мне обратиться к журналисту городской газеты Олегу Петрову, который заведовал партийным отделом и по роду работы общался с горкомом комсомола. Так я стал инструктором орготдела ГК ВЛКСМ. Тут меня и женили – в буквальном смысле.
Видимо, девушка, которая меня выбрала, надеялась на скорое получение квартиры, а с квартирой перспектива была неясная, поэтому, когда представился случай перейти на более оплачиваемую работу, я им воспользовался и стал заместителем директора по производственной работе Златоустовского технического училища № 96. Контингент учащихся в основном женский, потому что профиль кулинарный и швейный.
Все меня вполне устраивало, и поэтому стихов я не писал. Как и фантастики. Но тут у нас в гостях оказались давно, казалось бы, потерявшиеся, родственники – мамина старшая сестра с мужем, которые нашли нас через военкомат. Жили они в Торезе, в 67 километрах от Донецка, и была у них трехкомнатная квартира, и… Мы с моей женой приняли приглашение переехать к ним. Мне там тоже было хорошо: я работал инженером бюро рационализации и изобретательству. А вот моя жена не работала, а была в декрете, и не все ей нравилось в нашей жизни. Так что через год мы вернулись в Златоуст. Я не помню уже, на какой день нашего пребывания в городе мы встретились у дверей магазина с Юрой Зыковым. И теперь уже он позвал меня в «Гудок» – место как раз было. Моей жене не очень это нравилось, но она подумала: а вдруг мне все же дадут квартиру. Каюсь, и я допускал такую возможность.
Но квартиру я получил уже работая редактором в другой многотиражке – треста «Златоустметаллургстрой». Штат газеты «Строитель» был всего два человека – редактор да корреспондент. Газета родилась в военный сорок первый год, практически одновременно с предприятием. В 2000 г. она прекратила свое существование, и я остался в ее истории как наиболее долго в ней проработавший – больше двадцати двух лет.
В девяностые годы приходилось параллельно зарабатывать, благодаря чему целый год выходила газета бесплатных объявлений «Переправа» – ей не хватило буквально чуть-чуть, чтобы выйти на самоокупаемость, а вот пошедшая в массы следом за ней такая же – «Городок» – уже закрепилась, и я, было дело, внес свой вклад в это.
За пару лет до XXI века у Златоустовского горкома КПСС возникла идея спасти партию с помощью партийной газеты; я поработал в ней заместителем главного редактора. Известно, что стало с партией. То же самое и с газетой. Партийная организация Златоуста разваливалась у меня на глазах; последний год я работал секретарем парткома треста «Златоустметаллургстрой».
С началом нового века начался челябинский период моей биографии: по приглашению В. А. Черноземцева я оказался в редакции энциклопедии «Челябинск» – целевого подразделения творческого объединения «Каменный Пояс». Следом за «Челябинском» была «Челябинская область», которую я уже до конца не высидел – не хватило терпения еще не один год вести эту однообразную, но скрупулезную (скупо слезную) работу.
На некоторое время по семейным обстоятельствам я возвращался в Златоуст. Правда, перед этим десять месяцев проработал главным редактором всероссийской газеты «Технический вестник». А по возвращении из Златоуста был принят на работу главным редактором Южно-Уральского книжного издательства, которое уже дышало на ладан, так и закончило свое существование.
И дальше, до пенсии, по нисходящей: корреспондент газеты «Копейский рабочий», верстальщик газеты «Челябинский металлург».
А что – творческая составляющая моей жизни?
Задумываюсь: мой жизненный путь – следствие моего творческого начала? Или наоборот? Что на что влияло? Скорее всего, влияние было взаимным. Недавно услышал вопрос: «Как вы стали поэтом?»
– Потихоньку отпали все другие варианты… Осталась только эта, – ответил я.
Я не стал ученым-физиком или ученым-химиком, не стал инженером‑металлургом, хотя все для этого было Я не стал руководителем предприятия, в которого мог бы вырасти инженер. Я не стал писателем‑фантастом. А еще мог бы стать футболистом, хотя от души играл в футбол до пятидесяти лет, и много приятных страниц жизни с ним связано. Я не стал певцом.
А если подумать? Любое творчество может быть параллельным, это понятно. Сочинять стихи? В детстве несколько раз возникал вопрос: «А я могу?» И тут же пробовал, убеждался в том, что могу, ничего особенного в этом нет. Наверное, сочинение могло бы меня захватить, если бы кто-то увлек меня в него, как в игру. Не встретился мне такой человек. А сам я просто был молчуном, мало проникал в красоту языка, плохо понимал ее. И если в школе химия, физика и математика нравились мне как науки и как предметы, то предметы разговорные я искренне не любил. Ну что там возиться с тем же русским языком?! Есть же правила – пиши как надо, запоминай слова и не ошибайся. С запоминанием правил, правда, было плохо, а вот писал я почти без ошибок – потому меня и не спрашивали. Оправдывая себя, пришел к убеждению, что любой предмет в школе надо через красоту его законов, его логики, его парадоксов и курьезов преподавать. Скажем, теория структуры, лексики и взаимосвязей русского языка во многом надумана, и от этого не интересна. Как я мог понять его волшебность? Только потом, и поэтическое творчество имеет к этому отношение. Но само оно возникло, как потребность высказать невысказываемое. И когда я уяснил, что стихи – это красиво, возникло увлечение, появился интерес. Это как в футбол играть: интересно – если получается.
Но интерес был отнюдь не профессиональный, зато он возник изнутри души, никем не подсказан. Я пробовал себя, когда надо было кого-то поздравить. Причем избегал шаблонов! Это то, что я не любил. Не любил тогда, не люблю и сейчас. Поэтому не принимаю открыток с готовыми текстами, хотя на них можно было зарабатывать… От принципов я отказаться не могу.
Пора, однако, вернуться к тому моменту, когда я оказался перед выбором, кем быть.
1971 год… Я окончил институт. Дипломированный металлург. У меня была возможность сделать серьезный шаг, уехать в Электросталь или в Дагестан. Или в Сибирь… Государственное распределение давало определенную свободу.
В общем, я остался в Златоусте, пошел работать в самый черный электросталеплавильный цех – № 1. Прошел по ступенькам: подручный сталевара, диспетчер смены, помощник мастера… Да, диспетчеров смены – всего четыре, кроме меня, еще двое – вчерашние выпускники.
Спустя год с лишним, уже после армейской службы, я встретил возле кинотеатра начальника цеха. Мы поздоровались, он пораспрашивал о том, о сем, и сказал, что знал, что я в цехе не останусь. А я не сразу понял, почему. А дело-то вот в чем. Производственные отношения работников – так сложилось – строились на мате. А я разговаривал на другом языке: будьте добры! И кстати, на контрасте, меня не подводили. После производственной ночи начальник цеха только руку жал. А вот остальные оставались на разбор.
И все же что же такое должно было появиться внутри меня, чтобы мне захотелось сочинять стихи? Ничего особенного – только чувства. Я все еще оставался в защитной капсуле. Ради кого или чего берегся, и сам не могу сказать. Я все еще жил, не осознавая ни смысла, ни целей.
Много позже возникло убеждение, что все мы под Богом. Пока он в тебя верит, он будет и помогать. А мы-то считаем, что наоборот. На самом деле, Бог любит тех, кто действует. А вдруг и тех (не уверен), кто чувствует?
Ничего нет из чувств сильнее любви. Когда она меня обожгла, я стал разговаривать с Богом (разговор с ним – это и есть стихи). Зачем мне было кричать об этом. Никто не знал, что я начал складывать строчки в рифму. А журналистика, когда я оказался в ее среде, востребовала литературное творчество, и тут уж я перестал стесняться. И все равно не помню своих первых стихов! А разве только первых?
Я сравниваю себя с коллегами… Боже, так они, что, уже в дошкольном возрасте знали, что будут поэтами? Для меня поэзия – это последнее, что было в кармане Бога на выбор моей судьбы. Я знаю, что маловато читал классики (а как бы я читал много, если не любил литературу как предмет?!), мне не хватает литературного образования. Тут уже ничего не поделаешь. Но своя литературная школа у меня была: «Светунец», которым руководил тогда Геннадий Суздалев. Между прочим, основной итог этой школы заключается в том, что самому писать мне стало труднее, зато чужие огрехи просто бросаются в глаза. Или дудочка, или кувшинчик.
И кстати, это все были годы, когда мне хотелось писать фантастику! Тридцать с лишним лет, плюс-минус. Наверное, можно было добиться каких-то целей, но была у меня страсть, которую я перебороть был не в силах, – футбол. Если бы мне предложили поменять прошлое ради писательских успехов, я от футбола не отказался бы ни за что! Он был счастьем. Параллельным любви.
Стечение обстоятельств, что предметом моего вдохновения стала не моя женщина. Жене я тоже писал стихи, но тут влюбился по-петрарковски. Это произошло неожиданно и фатально.
Учрежденная тогда премия имени Иоанна Златоуста ни на что меня не подвигнула. Свои стихи я публиковал в газетах. С большим сомнением, по совету старших товарищей, приготовил свою рукопись на конкурс… Так родилась моя первая книга – «На расстоянии любви». Коллективные сборники и альманахи я уже даже не стараюсь припомнить: какая разница?! Были. Было. А тут совпадение жизни с книгой…
Отдаю себе отчет в том, что не одни только чувства генерируют творчество, не малосильный генератор – атмосфера, в которой преимущественно находишься. Я имею в виду не просто журналистскую работу, но именно работу в редакции с ее суетой, с ее читательскими запросами, с ее актуальными задачами. О, какие серьезные задачи вставали (мы так думали) перед СМИ во второй половине 1980-х и в 1990-х годах! Надо было защищать Родину. Это тоже было чувство, и стихи рождались на злобу дня. Но какое же было разочарование, что ничего они не решили! Страна погибла. Не спасли ее ни мои стихи (а я публиковался тогда не только в «Строителе» и «Златоустовском рабочем», но и в областной газете коммунистов «Уральский маяк», которую тогда редактировал), ни публикации партийных пропагандистов. Для меня это стало потрясением, приведшим к творческому кризису. Я даже не скажу, сколько моих стихотворений того периода кануло в Лету.
Оживал медленно. Сердце еще умело надеяться и любить. Но жизненный опыт не вычеркнешь. Я знаю, что писательское творчество, конкретно мое, но не только, ничего не решает глобально. Советская литература с ее огромными тиражами не привила стране иммунитета, не спасла, хотя, конечно, формировала человека, но было нечто, что его куда эффективнее расформировывало. И государственная власть знает, что представляет из себя это Нечто, и литературу как воспитательный фактор за ненадобностью не использует.
Во мне нет жажды славы – надо правильно это называть: тщеславия. Поэтому я не стремился издавать книги (какие там тиражи за свои деньги!). В 2013 г. вышла книжка «Платье из теней» (150 экз.) – на нее ушла премия жены, спасибо ей. В 2017 г. – мизерным тиражом«Аккупунктура сердца» (премия им. Д. Н. Мамина‑Сибиряка).
У меня дочь-школьница. Воспитывать ее – вот творчество. Дочь время от времени что-то пишет. Пробовала и стихи – получалось. Хотя понятно, нужно с осторожностью называть рифмованные строчки стихами. Она и прозу пробует… Может быть, однажды в своей автобиографии напишет: «За перо бралась в ранние школьные годы…». А для меня поэзия, повторюсь, – едва ли не последнее божественное поручение, все прочие двери судьбы я открыть не решился. Разве что некоторые приоткрывал – не хватало воли, решительности. Может быть, неосознанная досада на себя и вылилась в творчество?
Стихи пишутся по-разному – иногда легко, но чаще трудно. Легко – это когда будто на выдохе. И если такое случается, то я не знаю, откуда что берется ни с того, ни с сего. Вот дочь, еще маленькая совсем была, попросила перед сном что-нибудь рассказать, а мне ничто не припомнилось, но зато мгновенно родилась строфа:
В уголочке паучок
постелил половичок,
чтобы мухи и жучки
вытирали башмачки…
А вот недавнее… Послушал в сети песни о Челябинске: что люди пишут. Все такие личные, такие частные. Пафоса нет, а он нужен. И очень быстро (хотя позже пришлось дорабатывать) набросал, мысленно напевая:
ЧЕЛЯБИНСКУ
Вы говорите, манит заграница,
и потому объездили весь мир.
Вам по ночам давно Бильбао снится,
а иногда еще Гвадалквивир.
Прекрасных мест на белом свете много,
а все ж куда б ни мчались поезда…
и самолеты,– приведет дорога
однажды обязательно сюда.
Миасс-река, Миасс-река,
куда течешь, купая облака,
от поля к полю, к роще от леска?
Привет им от Челябинска!
В Челябинске народ гостеприимен,
и если ты хороший человек,
мы навсегда запомним твое имя,
будь ты хоть англичанин, хоть узбек.
Челябинцы, работая, учась ли,
не просто так, само собой, живут,
а год от года строят свое счастье
и ценят мир, благославляя труд.
Миасс-река, Миасс-река,
куда течешь, купая облака,
от поля к полю, к роще от леска?
Привет им от Челябинска!
По улицам брожу — они мне рады!
Челябинск — и большой, и небольшой.
Есть улица Героев Танкограда,
есть улочки с уютною душой.
Я с восхищеньем говорю прилюдно:
он и в тиши красив, и на ветру,
люблю Челябинск в праздники и будни,
и в дождь, и в снег, и в стужу и в жару.
Миасс-река, Миасс-река,
куда течешь, купая облака,
от поля к полю, к роще от леска?
Привет им от Челябинска!
Осенний луч родной рисует абрис.
Я город узнаю издалека
и рад тому, что молод мой Челябинск,
хотя уже известен он века.
Люблю смотреть я в небо голубое,
люблю встречать весеннюю зарю…
За то, что ты мне стал моей судьбою,
Челябинск, я тебя благодарю.
Миасс-река, Миасс-река,
куда течешь, купая облака,
от поля к полю, к роще от леска?
Привет им от Челябинска!
В заключение вот какая мысль. Возвращаюсь к Божественному. Если все так легко может вылиться на бумагу, то вероятнее всего это было продиктовано свыше. Но зато когда пишется и творится трудно, порой мучительно, то результат не вырубить топором, потому что пишется это не на бумаге, а на другой материи, тонкой – ментальной, именно что божественной. Может, от этого я не слишком переживаю, что мало публикуюсь: все равно ничто не пропадет. Не для себя пишется, даже когда думаем, что для себя. И на этом я перестал разгадывать причины, заставляющие человека творить. Смысл жизни каждого из нас заключается в сопротивлении энтропии, которая не по нашей воле постоянно растет.
В. Н. Курбатов
12.11.2019
Материал к публикации подготовила И. Н. Пережогина
Размещен 04.03.2020