Судьбу В. И. Левицкого, его стихи и мемуары представляет в первую очередь книга «Горький вкус снежного вина» (Челябинск, 2002). В ней приведены в сокращении автобиографическая повесть «Часы и сапоги» — ироничный рассказ о юном интеллектуале, попавшем под арест, — и статья «В чем вина “Снежного вина”?», где он осмысливает ту историю наказания без преступления. К некоторым стихам он оставил пометки о времени и месте создания, что помогает яснее их понять. О Левицком есть статьи в прессе и региональных энциклопедиях, информационные ресурсы о репрессиях, в т. ч. публикации С. Я. Гродзенского о шахматистах. Своеобразным памятником стали авторские и коллективные сборники, изданные Левицким в 1990-е гг. Деятели культуры г. Скопина чтят его память и делятся воспоминаниями о нем.
В источниках встречаются разночтения его имени: в книге «Горький вкус снежного вина» приведены документы следственного дела, где его имя Абрам Исаакович. Данное с рождения библейское имя, вероятно, комсомольца Левицкого не устраивало, он выбрал себе другое, назвавшись Владимиром.
Владимир Левицкий родился в Днепропетровске 13 февраля 1926 г. в семье студентов: отец учился на горного инженера, мать — на врача. Детство его прошло в Донбассе, в шахтерском городе Кадиевка (переименованном позже в Стаханов). Мальчик рос вундеркиндом: в дошкольном возрасте начал играть в шахматы и сочинять стихи. Шахматные победы сделали его местной знаменитостью. Детству посвящено несколько строк в его саркастическом стихотворении «Автобиография»:
Я родился в социально чуждой среде,
дед мой был купцом, а отец инженером.
Это впоследствии установлено на суде
благодаря своевременно принятым мерам.
Вместо того, чтобы труд почитать,
вместо того, чтоб молиться генсеку,
я с детских лет стал книжки читать,
записавшись в районную библиотеку…
В Челябинск он с родителями был эвакуирован осенью 1941 г. Пока родители на вокзале выясняли свой дальнейший маршрут, их сын-подросток, не теряя времени, отправился питать свою любознательность: прокатившись на трамвае, ознакомился с городом, у газетной витрины — с фронтовыми известиями…
Встреча с Челябинском окончилась ошибочным приводом в отделение милиции, живо описанным в его мемуарах... Поселились Левицкие в поселке Северный Рудник, затем жили в шахтерском Копейске близ Челябинска.
В 1943 г. Владимир поступил на филологический факультет Челябинского педагогического института (сегодня — Южно-Уральский государственный гуманитарно-педагогический университет). Его воспоминания создают образ общительного и активного студента: отличник учебы, активист комсомола, завсегдатай шахматного клуба, участник шахматных турниров на первенство города и Челябинской области, член редколлегии стенгазеты; его стихи впервые публикуются в газете «Челябинский рабочий», его интересы широки, он даже открыто читает Библию, что в те годы не поощрялось…
Пишущая молодежь несла свои творения в местную организацию Союза писателей СССР, проводившую поэтические встречи и вечера. Там и мог Владимир Левицкий встретиться с юным поэтом Освальдом Плебейским, впоследствии — членом Союза писателей СССР. Познакомились они в начале 1943 г., когда Левицкий был еще школьником, а Плебейский в 18 лет с первого курса филфака добровольцем уходил на фронт. Левицкий тоже еще в 16 лет подал заявление о добровольной отправке на фронт, а по достижении 18 лет в феврале 1944 г. явился в военкомат, готовый к призыву, но его призыв отложили, и он продолжил учиться.
В 17–18 лет он дерзнул переложить рифмованными стихами не что иное, как «Слово о полку Игореве». Николай Заболоцкий над своим знаменитым переложением этого памятника работал с 1937 г. и после перерыва на годы лишения свободы опубликовал в 1946 г. Но одновременно с выдающимся поэтом сходную задачу решал челябинский первокурсник: сделать произведение Древней Руси понятным для своих сверстников. И серьезный замысел был воплощен! Правда, публикация состоялась не скоро…
Нет, то не лебеди петь начинали,
Это певец ударял по струнам,
Соколы-пальцы над ними летали,
Славу они рокотали князьям.
Братья, прославим Олегова внука,
Хоть неудача постигла поход,
Ибо он поднял могучую руку,
Ибо воспринял он тяжкую муку
За Русскую землю, за русский народ!
(Челябинск, 1943–1944)
В 1944 г. после ранения и госпиталей в Челябинск вернулся инвалидом Освальд Плебейский, восстановился в педагогическом институте и решил внести в жизнь факультета дух творчества. В январе 1945 г. он, Левицкий и еще трое студентов образовали литературное общество «Снежное вино», к ним присоединились друзья — не студенты. Название нашли в стихах Блока. Плебейского избрали президентом. Изначально решили девушек не принимать, политики не касаться, заниматься «саморазвитием талантов» и взаимным просвещением. Встречались на квартире, готовили доклады, обсуждали литературу и свои творения, выпускали машинописный альманах с фронтовыми и лирическими стихами, романтической прозой и статьями о литературе. В течение 1945 г. подготовили два выпуска альманаха, давали их читать всем студентам и собирали отзывы на специально оставленных чистыми последних страницах.
Левицкий в первый выпуск альманаха «Снежное вино» дал лирические стихи и перевод стихотворения «Осенняя песня» Поля Верлена. Сделал он его на первом курсе перед экзаменом по французскому языку, чтобы убедить преподавательницу, что студент с плохим произношением понимает язык. И вместо грозившей двойки получил пятерку.
Тем временем война кончилась. Плебейский по рекомендации поэта Людмилы Татьяничевой в 1945 г., в те годы ответственного секретаря Челябинской писательской организации, поступил на заочное отделение Литературного института им. Горького, продолжая руководить «Снежным вином».
Левицкий на третьем курсе был заместителем секретаря комсомольской организации института, его комната в общежитии походила на штаб: к нему забегали друзья, активисты комсомола, авторы заметок в стенгазете, редактор альманаха студент-историк Г. Сорокин...
Соседи по комнате тоже интересовались литературой. Первокурсник исторического факультета А. Демидов, входивший в «Снежное вино» как поэт, — ловил каждое слово Владимира. Мужчина лет за тридцать, студент физмата В. Сорокин — регулярно спрашивал Левицкого, может ли сегодня быть поэт, равный Пушкину, а если нет, то почему. И тот терпеливо рассуждал о социалистическом реализме и свободе творчества, но ничего кроме наивности в соседях не заподозрил.
Из «Автобиографии»:
…Что читал я, будущий космополит,
и каких добился успехов?
Достоевский, Ибсен и Еврипид,
Байрон, Шиллер, Шекспир и Чехов.
Не готовился к классовой борьбе
я против хищника-фабриканта.
И, как установлено КГБ,
читал то ли Фабра, то ли Канта.
Потому и естественно, что стал клеветать
на советскую литературу.
Дескать, Пушкиных новых в ней не видать, —
сексоту Сорокину я доказывал сдуру.
А еще беззастенчиво я клеветал
на советский образ жизни.
Дескать, в странах, где правит капитал,
живут не хуже, чем в нашей цветущей Отчизне.
А с сексотом Демидовым спор ведя,
я на то посягнул, что свято:
заявил, что у нас диктатура вождя,
а не пролетариата…
В начале 1946 г. «Снежное вино» готовило свой третий выпуск, а их лидер — свою первую книгу, запланированную Челябинской писательской организацией. Однако не суждено было выйти ни альманаху, ни книге Плебейского.
Творчество без идеологической канвы оказалось опасным для власти деянием, создание общества — преступлением. Тайным оно не было, но его таковым объявили. Бесконтрольная поэтическая самодеятельность у органов внутренних дел вызвала подозрение. В творениях студентов нашли декаданс (следователь произносил «декадаж»), буржуазное влияние, «антисоветскую агитацию во время войны» (статья 58, п.10) и «организованную контрреволюционную деятельность» (ст. 58, п.11). Последовали аресты (первым взяли Левицкого в ходе целой операции по захвату 20-летнего юнца), допросы с пристрастием, фабрикация обвинений и жестокие приговоры. Положительные отзывы педагогов не помогли. Показания подследственных в записи следователя превратились в самооговоры. Членов суда не смутил ни полуграмотный канцелярит, каким якобы изъяснялись юные поэты, ни эпитеты для переведенных Левицким авторов: «немецко-фашистский поэт Гейне», «антисоветский поэт Верлен», — ни весь абсурд этого дела... Левицкому вменялась также попытка издания другого журнала: вместе с другом — студентом 4-го курса Борисом Бруком — они для этого добыли дефицитную общую тетрадь, вписали название «Барабанщик» и эпиграф из Гейне в переводе Левицкого:
Людей ото сна барабаном буди,
Зорю барабань, поднимая народ,
Бей, пока бьется сердце в груди,
С боем барабанным смело вперед!
Больше ничего не успели: тетрадь исчезла, и друзья решили, что кто-то ее прихватил для записи лекций. Что они в ней собирались писать, их мемуары не поясняют, но в те годы их волновала реальность: в предвыборную кампанию они как агитаторы посещали избирателей, видели бедственное положение людей, особенно пожилых и немощных, чьи близкие погибли на войне. Разговоры об этом, неясные планы, стихи и переводы Левицкого, даже резко критический отзыв Брука в альманахе о творчестве его авторов — все было названо антисоветской агитацией…
На допросе следователь спросил, давно ли Левицкий сочиняет стихи, и, услышав, что с семи лет, записал в протокол: «начал заниматься антисоветской деятельностью в 1933 году». В надежде, что суд увидит нелепость обвинений, Левицкий подписал протокол. Но потом была «комедия суда».
На суде восьмерых юношей, в том числе троих фронтовиков и троих тружеников тыла, прокурор назвал «шайкой мерзопакостных негодяев», которые «на своих гнусных сборищах… хулили нашу действительность». Всех приговорили к лишению свободы. Фронтовикам Плебейскому и Сорокину дали десять лет, Левицкому — восемь, Бруку, который не входил в «Снежное вино», но дружил с Левицким, сочувствовал друзьям и даже носил в тюрьму передачу (после чего и был арестован), — пять…
Здесь нужно пояснить как сроки осуждения, так и стихи Левицкого о «сексоте Демидове». В приговорах «Снежному вину» указаны сроки от 5 до 10 лет лишения свободы. А в литературе сообщается: от 3 до 10 лет. И все же ошибки нет: три года лишения свободы получил А. Демидов, он входил в «Снежное вино», но осужден был по другому делу. Не он написал донос, но он был привлечен к осведомительству, напуган и выкладывал сотрудникам МГБ все, что знал (впоследствии объяснял, что говорил правду, не очернявшую друзей). К тому же он так явно показывал прочим студентам свою осведомленность о причине арестов, что все от него отвернулись, — он «раскрылся» и осужден был за несоблюдение тайны сотрудничества. После освобождения он в вузе не был восстановлен, получил другую профессию, но стихи писал и издавал. Он один из общества дожил до выхода книги «Горький вкус снежного вина» в 2002 г.
После суда «снежновинцев» перевели в многолюдную общую камеру, где их встретил приятель Левицкого — первокурсник Ю. Динабург, посаженный также за неформальную группу. Сходство приговоров у обитателей камеры дало понять, «что стране позарез нужна была дешевая рабочая сила, и производство антисоветчиков было поставлено на конвейер».
Срок Левицкий отбывал сначала в Челябинске: в каменном карьере освоил лопату, лом, кирку и кувалду, дробил камень, грузил его в вагонетки и отвозил к железной дороге. «Общие работы», недоедание, произвол конвоя… А стихи слагались и тогда — в уме за неимением бумаги и карандаша:
Слабеют сердце и рука.
Вокруг мороз и вьюга.
Лопата, молот и кирка —
Три наших верных друга.
Коль отреклись от нас друзья,
Коль на ногах оковы,
То расставаться нам нельзя
С лопатою совковой
Пусть ноет с голоду живот
И жалит пальцы холод,
Но крепость каменных пород
Дробит тяжелый молот
…
Вгрызаясь ломом в грудь скалы,
Обрушивая скалы,
Даем мы камень для страны,
Все повидавшие сыны
Советского Урала.
(«В каменном карьере», Челябинские лагеря, 1947)
В 1990-е гг. Левицкий издал несколько своих книжек. Одна из них — «Суламифь: библейская поэма» (Москва, 1994) — поэтическое переложение повести Куприна. В поэме воспеты красота и чистота души девушки, любовь к которой принесла царю Соломону избавление от тоски, счастье и боль утраты:
…Твое лицо как лунный лик,
Твой гибкий стан — речной тростник.
Ты вечной радости родник,
Ты вновь оживший миф.
Ты драгоценный сердолик,
Ты высший смысл священных книг.
Не в силах выразить язык
Всю прелесть Суламифь…
…Любовь познавши до конца,
Царь не рыдал, сойдя с крыльца,
Позвал придворного писца
И приказал: — Пиши!
О том, как счастье я узнал
И как его я потерял,
Пиши, чтоб целый мир узнал
О Красоте Души! …
Двенадцать страниц таких стихов рисуют мир красоты и высоких чувств, но за ее финалом — контрастная ремарка: «Концлагерь Бакал. 1948».
«Бакаллаг» (позже — «Челяблаг») — это система лагерей, в которых в 1940-е гг. «трудмобилизованные» советские немцы, военнопленные и заключенные строили Челябинский металлургический завод и окружающие объекты.
Совместимо ли это: рабский труд — и возвышенное творчество? Этот феномен описывал и Плебейский: его сознание года два не вмещало жестокую лагерную реальность, и в уме он сочинял далекие от нее фантазийные стихи. У Левицкого стремление сохранить себя породило поэму о любви. Свою первую любовь он потерял вместе со свободой. Еще в тюрьме он посвятил ей стихи «Лариса» и «Тюремная песня»:
…Я здесь, на далекой чужбине,
Хочу непременно узнать,
Все так ли тоскует о сыне
Несчастная старая мать?
Все так ли моя Лорелея
С печальным и бледным лицом,
Погибшего друга жалея,
Вздыхает над старым письмом?
Слеза ль навернется украдкой,
И сердце забьется ль скорей?
В письме этом, нежном и кратком,
В любви признавался он ей…
В надежде сократить срок Левицкий нормы перевыполнял, но ему это не зачли. Облегчить заключение помогли… шахматы. Вольнонаемный начальник карьера, любитель шахмат, оказался болельщиком шахматиста Левицкого и перевел его на должность учетчика. От количества добытого камня зависело питание, и Владимир придумал такую систему учета, чтобы выработка соответствовала нормативам бригад, включая воров «в законе», которые в бригадах числились, но никогда не работали. И даже удостоился похвалы от воровского «авторитета»: «Ты человек что надо. Жаль, что не вор».
В 1948 г. его перевели на лесоповал под Верхним Уфалеем Челябинской области. Там он быстро дошел до крайнего истощения и лазарета. (Объяснение есть в мемуарах сценариста В. Фрида: «Лесоповал — это, наверно, самая тяжелая из всех тяжелых работ. Особенно зимой: стоишь, согнувшись в три погибели, и лучковой пилой в одиночку пилишь и пилишь толстенную сосну... А рабочий день длинный, а норма большая... Ясно, что на лагерном пайке в лесу долго не протянешь...»).
Игра
Камнем падаю с горы.
Вижу: мысли в мире тесно.
Выбываю из игры:
Не могу играть бесчестно.
Плохо кончилась игра,
Хоть была не без азарта.
И смеются шулера
Над моей побитой картой.
(Верхний Уфалей, 1948)
Спасителем стал помощник начальника санчасти — шахматист. Ночами Левицкий играл в шахматы с дежурным врачом, днем спал. Желая получить больше уроков мастерства, врач продержал больного на постельном режиме лишние дни, дав реальный шанс на выживание.
На следующий год Левицкого этапировали в Степлаг — «особый лагерь» нового типа, придуманного Сталиным в 1948 г. специально для «врагов народа», осужденных как минимум по двум пунктам 58 статьи. В лагере с ужесточенным режимом заключенный вместо фамилии получал номер на одежду, и Левицкий стал номером «СМ-846». Там же содержались «изменники Родины», «шпионы», «диверсанты», «вредители», бандеровцы, военнопленные... В Джезгазганской степи Казахстана они добывали камень и медную руду, выплавляли медь, строили шахты, заводские цеха и железную дорогу для транспортировки руды и металла. Степлаг прошел и описал писатель А. И. Солженицын: «…Это была та джезказганская медь, добывания которой ничьи легкие не выдерживали больше четырех месяцев».
Мы на горбу таскаем шпалы,
Едва ползем. Что шаг, то мат.
И конвоир, рязанский малый,
Молчит, сжимая автомат.
Парнишка выглядит невинно,
Глаза прищурены чуть-чуть.
Он влепит очередь вам в спину,
Лишь стоит в сторону шагнуть.
Вот так и строим понемногу,
С копыт свалился — не беда.
Растет железная дорога,
Дорога наша в никуда.
(«Железная дорога», Джезказган, 1951)
И все же Левицкий был благодарен лагерям за встречи с «лучшими людьми России». В его мемуарах названы среди них более опытные собратья – два поэта-переводчика: ученый китаист Виктор Вельгус и студент-филолог Михаил Кудинов, впоследствии переведший всего Г. Аполлинера. Второму Левицкий посвятил дружеские стихи спустя годы:
Михаилу Кудинову
Когда-то был я рудокопом, дробил кувалдою руду.
Тогда нас приучали скопом к простому черному труду,
Чтоб мы потом не зазнавались, когда дорвемся до пера.
То были синтез и анализ абстрактной формулы добра.
«Труд украшает человека, руда, как хлеб, стране нужна!»
Вагоны бегали по штреку. Их много – жизнь была одна.
И нам так часто не хватало простого хлеба и воды,
С холодным привкусом металла и едким запахом руды.
Но это были лишь детали, какие знали я и ты.
И все же мы с тобой кончали большую школу доброты.
В минуты передышки от тяжкого труда иногда получалось забыться за игрой в шахматы, не имея шахмат: «Сложим мы, бывало, с напарником шестикубовый штабель из шпал, ложимся на него, расчерчиваем доску, выбираем камешки, формой напоминающие шахматные фигуры, и играем…».
Даже оперуполномоченный стал часто вызывать Левицкого, чтобы, вынув шахматы, играть с ним и набираться опыта. Для заключенного это было небезопасно: его могли заподозрить в доносительстве и убить. «Как потом выяснилось, — вспоминал поэт, — дневальный опера … следил за нашими беседами и установил мою невиновность перед товарищами. А под конец моего срока опер разрешил выдать мне комплект шахмат, присланный из дома. Тут уж мы развернули настоящие шахматные баталии».
Среди партнеров Левицкого были профессор В. П. Эфроимсон — вдохновитель и прообраз одного из героев романа В. Дудинцева «Белые одежды», — писатель-маринист А. И. Зонин, однофамилец маршала Д. А. Буденный — персонаж повести А. Жигулина «Черные камни». В соседнем лагпункте отбывал срок шахматист, кандидат в мастера Н. Мирошниченко. Начальство в 1951 г. устроило между ними матч на первенство Джезказганского отделения «Степлага», и победу одержал Левицкий.
1953 год — год кончины Сталина — стоит под стихотворением Левицкого «Смерть Чингисхана», в котором сама смерть обвиняет тирана:
Открыла полог юрты и вошла:
— Ну что ж, старик, сдавай свои дела.
За все свои кровавые деянья
Сегодня ты получишь воздаянье.
Что вспомнишь ты у роковых дверей?
Закрой свои глаза в предсмертном страхе —
И ты услышишь крики матерей
И стоны истязаемых на плахе.
И ты услышишь голос тысяч вдов,
И ты увидишь рухнувшие стены,
И ты увидишь пламя городов.
Что ж ты молчишь, сын волка и гиены?..
В другом отделении «Степлага» друг Левицкого инвалид войны Освальд Плебейский слагал в уме свои стихи: «…Подох! Кровавый пес подох!..». В его отделении для инвалидов был вырыт огромный ров, куда надзиратели обещали «уложить» их всех. Смерть Сталина их спасла, и стихи завершаются ликованием: «…И я, брат, жив, и ты, брат, жив! Безмерно Чудо Божие!».
Не сразу после марта 1953 г. получили «политические» освобождение и реабилитацию. Левицкий свои восемь лет отбыл в лагерях сполна, а затем вместо четырех лет поражения в правах по приговору (т. е. временного запрета жить в крупных городах) получил «вечную ссылку» в Темиртау. Но в 1955 г. состоялась реабилитация, пришла реальная свобода, Левицкий восстановился в вузе, окончил его с отличием, опубликовал стихи в газете «Комсомолец» и в сборнике «Первые строки» (Челябинск, 1957), — и уехал к родителям в Скопин.
«Этот очень умный и добрый человек стал известным в Скопине с первых лет пребывания — своей творческой активностью среди молодежи, неравнодушной к литературе и шахматам, художественной самодеятельности. Он был неординарным шахматистом в маленьком рязанском городке…», — вспоминает скопинский краевед, поэт и журналист В. Н. Егоров. Владимир Исаакович в горном техникуме и школе преподавал русский язык, литературу и немецкий язык, вел литературное объединение при районной газете и литературный кружок в техникуме, был чемпионом города и Рязанской области по шахматам, проводил шахматные соревнования в техникуме, публиковал стихи и переводы в районной газете и во многих литературных журналах страны... А в 1990-е гг. занялся, по выражению краеведа, «титаническим трудом издателя».
Среди его переводов много юмористических и сатирических стихов: эпиграмм, эпитафий и других произведений малых форм…
Ф. Вольтер
Никто не предвидел такого урона:
Гадюка ужалила Жана Фрерона.
И чем, вы б подумали, кончилось дело?
Фрерон невредим, а змея околела.
(Из цикла «Французская эпиграмма»)
Собственные стихи: сатирические, юмористические, каламбуры — принесли Левицкому репутацию мастера поэтической миниатюры и игры слов:
Эпитафия чинуше
Оплачем мы чинушу,
Его житье-бытье:
Отдал он Богу душу,
Но тот не взял ее.
(Из цикла «Коротышки»)
Поэт в 1950–1960-е гг. составил несколько машинописных сборников своих стихов и переводов, получил о них благожелательные отзывы Сергея Наровчатова, Василия Федорова и других литераторов, они отмечали уникальность его дарования и рекомендовали его стихи к изданию: «…Сборник Владимира Левицкого — еще одно свидетельство происходящего сейчас оживления на полузабытом участке сатиры. Снабженный иллюстрациями, он будет хорошим подарком читателю» (Н. Леонтьев, 1961).
«Когда знакомишься со стихами В. Левицкого, убеждаешься, что по натуре своей он сатирик. Видение мира у него острое, язык меток и ядовит. Короткие стихи, часто двустишия, злободневны, афористичны… Лучшие сатирические стихи заслуживают того, чтобы были изданы отдельным сборником» (В. Федоров, 1973).
Однако изданию книг мешали «но» в его биографии... В 1962 г. Левицкий был принят в Союз журналистов СССР, но в Союз писателей не вошел... Тем не менее его переводы издавались в сериях «Библиотека классики», «Классики и современники», «Библиотека всемирной литературы».
Правда, в серии «Библиотека всемирной литературы» запечатлено загадочное недоразумение: в сборнике «Ирано-таджикская поэзия» (Москва, 1974) переводчик ряда рубаи Омара Хайяма обозначен инициалами «Л. В.», из них малая часть переведена В. Левицким, а большая — переводчиками 1920–1930-х гг. Но это невозможно считать плагиатом. Почти та же подборка включена в сборник «лагерных» стихов Левицкого «Джезказганская тетрадь» (Москва, 1993), где имена переводчиков не указаны, а тексты некоторых рубаи неточны, как будто записаны по памяти, возможно, с чужого устного чтения в лагере. Зная, что некоторые переводчики запрещены в СССР, не сделал ли он озорную попытку донести их восхитительные труды до советского читателя хотя бы под своими инициалами? Эмигранты первой волны, ринувшиеся на Родину после ее победы над Гитлером и угодившие в Степлаг, могли знать мало известного тогда Хайяма в парижских переводах Ивана Тхоржевского. Переводы Леонида Некоры были изданы в СССР в 1935 г., после чего он был арестован, сгинул в лагерях Казахстана и не был реабилитирован до 1999 г. Их наряду с переводами советского полиглота Осипа Румера могли знать любители, не различая разрешенных и запрещенных имен. Знаток фарси мог передать смысл оригиналов и вдохновить Левицкого на собственные переводы…
Отчасти подтверждает эту версию знавший Владимира Исааковича поэт, руководитель скопинского литературно-творческого объединения А. Б. Мальчиков: «Левицкий действительно говорил, что какие-то переводы его, а какие-то нет... Видимо, к концу жизни уже не помнил, какие чьи. Для того, чтобы разобраться, он даже заказывал через районную библиотеку фотокопию книги какого-то автора, который тоже переводил рубаи». И в городской газете появилась подборка Омара Хайяма в переводах несомненно Левицкого.
В Скопине Левицкий стал признанным литературным экспертом. Алексей Мальчиков в середине 1990-х гг. впервые принес свои стихи в газету «Скопинский вестник», редактор, принимая их в печать, обещал прежде показать их профессионалу; профессионалом оказался В. И. Левицкий. С его одобрения стихи стала печатать газета. От Левицкого молодой человек узнал о литературной жизни Скопина прежних лет, а затем приобщился к издательскому делу, которым занялся поэт в свои последние годы.
А. Б. Мальчиков рассказывает: «Литературная жизнь в Скопине в 1960–1980-е гг., можно сказать, била ключом: в газете выходила литстраница, в городском Дворце культуры устраивали поэтические вечера. И горожане туда ходили! …
В 1990-е гг. настали другие времена. Поэты перестали собираться, зато появилась возможность печатать книги. В Скопине вышли авторские сборники Левицкого: «Джезказганская тетрадь», «Люди, звери и вещи» и другие. Их Владимир Исаакович издал за свой счет, потратив на это компенсацию, полученную за годы, проведенные в сталинских лагерях. Затем Левицкий составил и издал сборник скопинских поэтов «Легенда о Скопине». После у Владимира Исааковича возникла идея выпускать альманах… Вначале в альманахах были только скопинские авторы, потом стали участвовать и поэты из других городов... Всего за семь лет Левицкий подготовил почти пятьдесят выпусков. Он часто менял названия альманахов: «Литературный Скопин», «Провинциал», «Скопинские зори», «Книга посвящений», «В ожидании весны», «Гости и хозяева», «Книга судеб» и др. Считал, что так книги привлекут больше читателей. Альманахи печатали в скопинской типографии. На фоне сегодняшнего уровня полиграфии они выглядят очень скромно, но тогда это был настоящий литературный прорыв. В Скопине никогда до этого не выходило такое количество поэтических книг.
Скопинские альманахи — это особая литературная эпоха в жизни Скопина, да, пожалуй, и всей Рязанской области. И всё благодаря Левицкому».
В качестве издающей организации Владимир Исаакович зарегистрировал «Свободную творческую ассоциацию», состоявшую из одного его, но в трех «лицах»: составитель В. И. Левицкий, редактор В. И. Иванов и корректор В. И. Сидоров. Корректуру Левицкий делал лично, хотя зрение у него слабело...
Частая смена названий альманаха объяснялась просто: экземпляры изданий Левицкий отправлял в газету «Книжное обозрение», где печатались перечни новой литературы, но в них включались только отдельные издания, вот он и придумывал сборникам индивидуальные заглавия, чтобы оповестить о них книголюбов страны.
Руководитель мытищинского ЛИТО им. Д. Кедрина Юрий Яковлевич Петрунин стал соратником В. И. Левицкого в составительской работе. Он рассказал, что Левицкий — «вполне пожилой, но весьма энергичный человек» — принимал его у себя дома «в гостиной, главным украшением которой были книжные шкафы», вечером занимал его беседами о литературе, а наутро часть тиража помогал нести к автобусу.
Больше половины альманахов они выпустили вдвоем: по шесть сборников поэзии и прозы ежегодно. Творения мытищинцев и скопинцев были представлены в них примерно поровну, авторы привлекали к изданию и своих знакомых из других городов. Активно в них печатался сам Левицкий — под собственным именем и под псевдонимами, а также публиковал челябинских друзей: стихи Бориса Брука, переводы Григория Туберта — полиглота, с которым учился после лагерей; среди авторов-москвичей оказалась и уроженка Челябинской области Светлана Соложенкина. Оплачивалось издание отчасти в складчину: автор за строку платил 1 рубль, недостающие средства Левицкий находил у спонсоров из администрации района и бизнеса, за что им всегда выражалась сердечная благодарность.
Как важна для автора возможность публикации! В списке публикаций мытищинской поэтессы Н. Н. Веденеевой — тридцать восемь сборников, изданных Левицким. Она, уроженка Скопина, часто навещавшая родину, познакомила Левицкого с Петруниным. Но связало их и другое обстоятельство. В мытищинском сообществе был поэт В. Г. Попов (1925–1991) — фронтовик, затем студент, чью учебу на 10 лет прервал ГУЛАГ, после чего он доучился на врача, стал поэтом и был принят в Союз писателей незадолго до кончины.
Юрий Петрунин рассказал: «Когда я… познакомился с Левицким и через него узнал про студенческий кружок “Снежное вино” и его верховода Освальда Плебейского, я был поражен сходством судеб двух поэтов фронтового поколения. Оба ушли воевать со школьной скамьи, оба после Победы из студенческих аудиторий попали — за вольномыслие — на скамью подсудимых… После освобождения и реабилитации оба успели доказать свою творческую состоятельность.
Но они все равно не смогли полностью компенсировать потерянное время, не получили широкого выхода к читателям. А именно этим был озабочен… Владимир Левицкий...».
Псевдонимы Левицкого — отдельная тема для исследователя его творчества. Их у автора было немало. Часто он подписывался как Антип Цибуля (или Цыбуля). А рядом с этим именем в литературной рубрике газеты порой оказывался поэт Ефим Чеснок. Но кто знает, что цибуля по-украински — лук, тот поймет, что лук с чесноком — из одного творческого огорода. В одном выпуске с ними обоими печатались и Иванов с Сидоровым. Например, под именем Владимира Иванова в альманахе «Слово не воробей» в 1997 г. публикованы поздние стихи.
Дождь
На солнце рваное платье, у солнца потупленный взгляд.
О чем это небо плачет четыре часа подряд?
О том, что кончается лето? О том, что близка зима?
Что в голову бьют кастетом разбуженные грома?
О том, что уносят птицы на крыльях частицы тепла?
О том, что ночами мне снится Маутхаузен и Степлаг?
Простейшую эту задачу ученые не решат.
Ведь это не небо плачет, а плачет моя душа.
Душа моя малая кроха, но этим она и сильна,
И это не так уж плохо, что плакать умеет она,
Что радости из-под палки душе моей не нужны.
О небо, тебя мне жалко: ведь слезы твои холодны.
«Лихие 90-е» принесли поэту не только литературные удачи. О нем — шахматисте, прошедшем «истребительно-трудовые» лагеря, — очерк Сергея Гродзенского перепечатала газета «Скопинский вестник». А потом он был извращен в нападках желтой прессы. Поэт с горечью писал вдове друга в Челябинск: «Можете меня поздравить: местная компресса вместо компресса ставит мне горячие припарки и утверждает, что я, во-первых, враг русского народа и сов. власти, во-вторых, арестован был правильно (государство от таких обязано было защищаться), в-третьих, в ГУЛАГе не так уж и плохо, в-четвертых, лес я не валил, а писал стихи, играл в шахматы, был библиотекарем (это в Степлаге, где мы не видели ни одного печатного слова), занимаюсь очернительством, сочиняю сказки о каких-то репрессиях, которых, по существу, и не было. Предки мои и подобные мне расстреливали белых офицеров и раскулачивали русских крестьян. Не говоря уже о том, что и Христа распяли. Поддержала меня только местная районная газета и (!?!?) орган обкома КПРФ “Приокская правда”».
С несправедливостью встречались все друзья по «Снежному вину». Шлейф неблагонадежности мешал им и сокращал жизнь. Левицкий стал из них единственным, кто дожил до 75 лет; после юбилея он потерял зрение и слег. Последний выпуск альманаха полистал, но не увидел...
Скопинское литературное объединение возродилось его учениками уже после кончины Левицкого. А. Б. Мальчиков сообщает: «В создании “Пера скопы” альманахи Левицкого тоже сыграли свою роль, ведь многие скопинские авторы познакомились друг с другом благодаря им. В 2003 году возникла идея собираться на регулярной основе, … возродить ЛТО...».
Поэт и краевед В. Н. Егоров уверен: «Сегодняшнее скопинское ЛТО “Перо Скопы” продолжает традиции сотоварищей и учеников В. И. Левицкого. Его творчество и организаторский труд в местной литературе скопинцы будут помнить всегда».
Помнят его не только на словах. В 2002 г. Ю. Петрунин и А. Мальчиков издали сборник «Поэтический алфавит», посвященный памяти Левицкого. В 2016 г. к 90-летию со дня его рождения был проведен литературный вечер в центральной библиотеке Скопина. Электронная копия книги «Горький вкус снежного вина» (Челябинск, 2002) размещена на краеведческом сайте города Скопина со словами доброй памяти о поэте Левицком.
Его авторские сборники и изданные им альманахи хранятся в библиотеках Скопина и Рязани, основные авторские книжки через челябинских друзей поступили в Челябинскую областную универсальную научную библиотеку и, хотя напечатаны в Скопине, они учтены в библиотеке как краеведческие издания, т. к. в них есть сведения о связи автора с Челябинском.
В антологии «Поэзия узников ГУЛага» (Москва, 2005), составленной бывшим узником С. С. Виленским, почти 1000 страниц и более 300 авторов, в их числе — «снежновинцы» О. Плебейский и В. Левицкий.
Иногда говорят, что стихи быстро устаревают, т. к. меняется жизнь, а с нею читатели и их интересы… И все же тот, кто хочет знать о нашем советском прошлом, в поэзии и прозе В. И. Левицкого найдет свидетельство времени, ощутит обаяние, юмор и талант умного, неординарного человека.
Сам он написал: «Мы, снежновинцы, прошли через горнила больших страданий: через войну, голод, холод, рабский труд, бесконечные унижения, издевательства над всеми потребностями тела и души и вернулись к самим себе, прежде чем уйти из этой трудной, но этим самым и прекрасной жизни. Мы не имели права издавать, подобно треснувшему колоколу, глухие звуки». И добавляет о стихах друзей: «…поражаюсь, какой чистый звук издает их лира».
Не таковы ли лучшие творения и самого В. И. Левицкого?
И. А. Бывалова
Размещен 20.11.2023
